ПСИХОГЕННЫЙ ФАКТОР ДУШЕВНЫХ РАССТРОЙСТВ В ВОЕННОЕ ВРЕМЯ / КРАСНУШКИН Е.К.

КРАСНУШКИН Е.К.

Психогенный фактор душевных расстройств в военное время/ В сб.: Проблемы психиатрии военного времени.- М., 1945.- С. 207–218.

Психогенный фактор войны отличается от психогенного фактора повседневной мирной обстановки как силой воздействия на отдельную психику, так и однородным психогенным воздействием одновременно на многих людей. При этом это часто не однократное, а многократное действие на одних и тех же лиц.

К указанным особенностям психогенного фактора войны присоединяется еще многообразие форм внезапного воздействия войны на психику, порождающего переживания непосредственной угрозы жизни.

Наконец, чрезвычайная интенсивность психогенного фактора войны определяется еще массовостью воспринимающих устрашающее впечатление. Все это вместе взятое может порождать такой силы аффект, что его уже давно за биологическую силу действия на организм справедливо назвали эмоцией-шоком.

Однако, как уже было сказано, на войне это не однократное, ограниченное коротким временем, воздействие, а многократное. Эта повторность психогенных воздействий порождает постоянное ожидание опасности, внутреннее напряжение, астенизирует психическую личность, первое время во всяком случае сенсибилизирует психику в отношении сигналов угрозы, однако в дальнейшем у большинства создает привыкание к ним, своего рода психический иммунитет, ослабляющий действенную силу указанных психогенных факторов. Убедительной иллюстрацией этого положения может служить реакция московского населения на воздушные бомбардировки Москвы: именно первые воздушные тревоги, первые налеты немцев на Москву загоняли москвичей в бомбоубежища, именно первые налеты давали и наибольшее количество психогенных реакций и провоцировали и иные психозы. Очень скоро у москвичей образовался «иммунитет» в отношении воздушных налетов и бомбардировок и в самое горячее время их, в октябре и ноябре 1941 или 1942 гг., все меньше и меньше людей пользовались бомбоубежищами, а психогенные реакции и психогенно-спровоцированные психозы в психоприемнике почти исчезли.

Но кроме этого привыкания к психогенным воздействиям войны психику советского бойца и гражданина защищают от последних любовь к своей Родине, сознание, что нами ведется справедливая война и вера в мощь вашей страны, в силу и мощь Красной армии и конечную победу ее.

Однако не у всех наступает психический иммунитет; известное количество людей остается чрезвычайно ранимыми в отношении психогении: это — частью от природы предрасположенные лица, сенситивные, аффективнолабильные, робкие, неустойчивые астеничные личности, а частью — астенизированные внешними моментами (соматическими болезнями, особенно острыми инфекционными, кровопотерями, ранениями, осложненными септической инфекцией, недостаточным питанием и т.п.). Наконец переживание самой эмоции шока может оказать сенсибилизирующее действие. Я знал бойца, стойко переносившего боевую обстановку, но сенсибилизованного испугом от разорвавшейся аэропланной бомбы, оторвавшей угол избы, где он находился, и тут же на его глазах убившей его товарища. После этого каждый звук, напоминавший шум аэроплана, вызывал у него состояние панического страха с тяжкими вегетативными расстройствами и бессмысленным поведением. И в других случаях, именно добавочный к основному устрашающему действию момент переживания смерти других, происходящей тут же на глазах, является решающим для образования повышенной чувствительности к психогении. Так по линии конституционального и приобретенного предрасположения осуществляется со временем отбор предрасположенных к психогении из общей массы людей, подвергающихся психогенному воздействию.

Приведенный выше пример с Москвой кстати подчеркивает и вторую особенность психогенного фактора современной войны — его экстенсивность: полоса боевых действий в настоящей войне чрезвычайно широка, и потому вредными воздействиями фронта и особенно психогенией еще ни в одной войне в прошлом не было захвачено гражданское население в таком масштабе, как сейчас. Это позволяет изучать действие психогенного фактора войны не только на непосредственных участниках боевых действий, но и на прифронтовом гражданском населении.

Все сказанное о психогенных воздействиях войны позволяет различить два типа психогенных факторов: острый, шоковый, и длительный, ситуационный фактор, оба необычайной интенсивности и экстенсивности. Правда, оба фактора неразрывно связаны друг с другом и находятся в постоянном и тесном взаимодействии. Соответственно этим двум факторам следует различать и два типа психогенных реакций — шоковый и ситуационный. И тут шоковый, как это уже давно признавалось некоторыми авторами, в т.ч. и мной, отличается своей органичностью. В эту войну можно вновь это подтвердить. В отличие от ситуационных реакций, психологически понятно вырастающих хотя бы и латентно, путем аккумуляции переживания, но постепенно из сложившейся ситуации, шоковые реакции являются непосредственным внезапным следствием эмоции-шока, превышающей предел выносливости отдельной, часто даже нормальной личности. Поэтому нельзя согласиться с Ганнушкиным, который к шоковым реакциям относит импульсивные реакции, реакции «страстей», как он сам поясняет, реакции ревности, гнева, тоски по Родине и вообще все реакции короткого замыкания. На самом деле это хотя и примитивные, но ситуационные, возникшие в результате аккумуляции длительных психогенных воздействий и только разрешающиеся как внезапный взрыв личности. Еще меньше оснований относить к шоковым реакциям, как это делает Ганнушкин, реакции экстаза, являющиеся, по-видимому, не только ситуационными, но, может быть, даже и конституционными реакциями. С моей точки зрения, к шоковым реакциям относятся только реакции эмоционального ступора и сумеречные состояния органического характера. И то и другое обычно наблюдается как реакции аффекта испуга или внезапного поражающего ужаса. От ужаса столбенеют, немеют, ничего не слышат и не видят, ничего не чувствуют, не переживают, или растерянно мечутся, совершают бессмысленные автоматические действия, не приносящие не только пользу, но часто приносящие даже вред пораженной личности. И при том и другом состоянии всегда налицо резко выраженные и стойкие вегетативные и вазовегетативные расстройства. Последние иногда выражаются тяжелыми обморочными состояниями. Есть основание считать, что эмоция шок действует не непосредственно на психику, а в первую очередь на вегетативные центры головного мозга и оттуда уже возвращается в психику. Словом, шоковые реакции и по существу своему и по клинической картине — экстрапсихические биологические реакции всего организма. Такое понимание их убедительно поддерживается исследованием Вальтера Кеннона — физиологии эмоций, — устанавливающим целый комплекс физиологических изменений при сильных эмоциях. При сильных эмоциях в первую очередь тормозятся двигательная и секреторная функции всего желудочно-кишечного тракта и выделяется надпочечниками в кровь в избытке адреналин, а адреналин, в свою очередь, вызывает уже целый ряд важных физиологических изменений в организме, имеющих защитный смысл: это всем известные увеличение содержания сахара в крови, этого главного источника мышечной, да и нервной энергии, приток крови к сердцу, легким, центральной нервной системе и конечностям и отток ее от органов брюшной полости, повышение свертываемости крови (подготовляя организм к опасности поражения), расширение бронхиол легких для облегчения глубокого дыхания, обычно возникающего при всяком волнении; и, наконец, адреналин быстро уничтожает мышечную усталость. Все эти изменения вместе с главным из них, именно усиленным выделением адреналина в кровь, также вызывает и поддерживает асфиксия, частично наступающая при всяком сильном волнении вследствие чрезмерного образования и накопления в крови углекислоты. Так замыкается круг полезных приспособлений в организме при сильных эмоциях, «укрепляя его, — по Вальтеру Кеннону, — во время огромной траты энергии, вызванной страхом, болью или яростью»¹.

Однако я полагаю, что при шоковых реакциях переступается предел этого адаптивного комплекса явлений, полезного для организма, и, как следствие этого, наступают органические изменения в вегетативных центрах головного мозга, причем, осуществляются эти органические изменения главным образом через сосудистую систему, ибо именно на нее в головном мозгу оказывает особенно тяжкое действие имеющее тут место адреналиновое отравление. Впрочем, тут наступает также и гипогликемия вследствие полного сгорания выброшенного в кровь сахара. Что это адреналиновое отравление возможно, достаточно вспомнить капиллярные стазы, а затем отеки вещества головного мозга и, наконец, некрозы нервных клеток при экспериментальном инсулиновом шоке на животных, явления, наступающие тут вследствие действия избыточного количества адреналина. Однако и случаи энцефалита у людей при затяжном инсулиновом шоке являются достаточно убедительным аргументом в пользу мысли о возможности токсического действия чрезмерного количества нормальных гормонов. Впрочем возможность стойких, необратимых изменений в организме под влиянием эмоции-шока утверждается сообщениями о смерти от сильного испуга и всем известным внезапным поседением при душевных потрясениях. Но об органичности действия эмоции пока свидетельствуют и органические симптомы со стороны вегетативной нервной системы, по моим наблюдениям никогда не отсутствующие у переживших эмоцию шок. Вот почему нередко бывает трудно отличить перенесшего контузию-комоцию от пережившего эмоцию шок, и как в мировую войну 1914 г., так и в эту большой процент т.н. контуженных должен быть отнесен к перенесшим шоковую реакцию. И в большинстве тех и других случаев не всегда помогает анамнез. Хорошо, если имеются указания на кровотечения из ушей или носа или на рвоты, или, наконец, имеется ретроградная амнезия, словом, если налицо эти грубые симптомы комоции-контузии. Большей частью дифференциальную диагностику решает статус больных. Так, в случаях контузий кроме вегетативных расстройств всегда можно найти, по меньшей мере, легкие микросимптомы со стороны анимальной системы. Наконец, в крови обычно констатируется лейкоцитоз, а в цереброспинальной жидкости — кровь.

В послешоковых же состояниях имеется, конечно, при отсутствии серологических изменений, именно только вегетативная органика: потливость, нередко ассиметричная, вазомоторная лабильность, часто — разница зрачков при хорошей реакции их, разница глазных щелей, пучеглазие, иногда больше с одной стороны, односторонний Грефе, мышечный валик, мимический парез лицевого нерва и т.д.

К этому вегетативно-неврологическому органическому комплексу следует, мне думается, присоединить также органического характера чрезвычайную эмоциональную лабильность, образующуюся у пережившего эмоцию-шок.

Весь этот органический симптомокомплекс можно констатировать у пережившего эмоцию-шок непосредственно по выходе из шоковoй реакции, закономерно очень короткой. Но нередко она после кратковременного интервала ясного сознания и относительного здоровья как бы вновь вспыхивает и вспыхивает уже в сравнительно спокойной обстановке госпиталя. Однако это — не рецидив шокового психоза, а психоз, только повторяющий клиническую картину последнего, но имеющий в основе иные механизмы, иные двигатели. Это уже истерические реакции, порожденные ожиданием повторения опасности, страхом перед ней и смутным желанием избежать ее, словом реакции, вытекающие уже психологически, понятно, из ситуации. Возникновению их у пережившего эмоциюшок содействуют описанные органические вегетативные изменения, ибо они делают личность гиперсенситивной в отношении психогенных раздражителей или истерофильной. Истерофильность таких больных свойственна не только в этот ближайший к эмоции-шоку период, но сохраняется и в дальнейшем на больший или меньший срок, иногда превращаясь в стойкое качество характера личности.

Но эмоция-шок не только меняет темперамент личности и, изменяя одну из его биологических основ — вегетативную нервную систему, но дает и образцы клинических проявлений и клинических форм, для наступающей, как уже говорилось, после некотоpого интервалa ситуационнo-истерической реакции. Органическим картинам эмоционального ступора и шоковых сумеречных состояний отвечают инстинктивные защитные картины истерических реакций также в двух их классических образах — «рефлексе мнимой смерти» и «рефлексе двигательной бури».

Иными словами, наиболее частыми формами истерических реакций являются истерический ступор, истерические припадки и истерические сумеречные состояния, словом, состояния, изображающие испуг больного на фронте, послуживший источником психоза. Ступор, так же как и сумеречные состояния сознания, вовсе не всегда полно представлен. В противоположность шоковым реакциям, беспорядочно расточительным в клинических проявлениях в отношении сил организма, как бы преступающим и тут реактивную меру личности, истерические реакции, как все идеогенно-обусловленные действия, обнаруживают тенденцию к экономии в своих проявлениях. Отсюда — чаще не полный ступор, а только глухонемота, и не всегда истерический припадок, т.е. не всегда повторение картины бессмысленного метания в испуге, а только трясение, тремор всего тела, и то появляющийся в присутствии врачей или сестер. Что глухонемота, этот особенно распространенный синдром, и во всяком случае немота у т.н. контуженных в том периоде, когда она наблюдается в госпиталях, через пару недель после вызвавшей их травмы или психического шока, всегда является истерической, за это говорит доступность ее суггестивному воздействию.

Я убежден, что все предлагаемые методы лечения ее наркозом-опьянением (эфирным, тетрахлорэтиловым или алкогольным), в основном, являются суггестивными методами. Вот случаи, которые убедительно демонстрируют это.

Недавно мы, совместно с проф. А.Е. Кульковым и доктором А.Ф. Лукиной, в нервном отделении госпиталя МОКИ решили лечить эфирным наркозом целую группу таких глухонемых в шесть человек. Удивительным образом все шесть имели контузию, вызвавшую такую глухонемоту, около 2 месяцев тому назад. У всех имелись вегетативные расстройства (вазомоторные, мышечный валик и кроме того легкие неврологические знаки справа), правый зрачок больше левого при живой реакции обоих и легкий мимический парез лицевого нерва.

Мы сознательно устроили много шуму вокруг того лечения, которое им предстоит. При них и при других больных говорилось, что они подвергнутся через день не обычному лечению в хирургическом корпусе, от которого наверняка заговорят. На следующий день их всех повели в хирургический корпус, где их исследовал ларинголог, и опять был разговор о наркозе, о лечении. В день, когда они должны были идти в хирургический корпус на лечение наркозом, утром на обходе врачей они все шесть заговорили. Все эти больные вскоре были выписаны на фронт.

Тут же следует сказать, что в половине этих случаев по анамнезу и статусу невозможно было, как это нередко бывает, установить, была ли у этих бойцов комоция или эмоция-шок. Впрочем для последующей истерической реакции это и не имеет значения, ибо и комоция, как ушиб ствола головного мозга, вызывает также вегетативные расстройства, делает такой же истерофильной личность и дает такие же клише для клинических проявлений истерии, как и шоковые психозы. Не заставляет ли это считаться с точкой зрения некоторых авторов (W.M. van der Scheer) на невротическое как на органическое, причем «истерическое» по ведущему значению в нем примитивных чувств связывается со стволом, а «неврастеническое» — за сенсации неврастеника — со зрительным бугром. Если нельзя согласиться в этой концепции с утверждением, что между «слабостью функций головного мозга при очаговых явлениях» и «невротическими реакциями» принципиальной разницы нет, то следует все-таки признать, что области головного мозга, ставшие слабыми вследствие органического поражения, являются местами приложения эмоциональных пружин, действующих в неврозе, и в частности особенно в посткомоционной истерии, и потому и в органическом и невротическом случаях приводятся в действие одни и те же «системы реакций». Это делает понятным, почему получаются клинически сходные картины болезней. Что это так, за это говорят также два встречающихся в постконтузионном периоде истерических расстройства — маниакальный синдром в форме истерической мории и депрессия, носящая черты истерического синдрома. Вообще фронтовые депрессии, как это было отмечено еще в Первую мировую войну, носят больше черт абулии и апатии, чем тоскливого аффекта. Как в ту войну различали, так и в эту войну в результате закрытых мозговых травм можно различить четыре наиболее часто встречающихся клинических синдромa, это: 1) апатический синдром, 2) маниакальный синдром, 3) собственно комоционные психозы, делирии и сумеречные состояния и 4) амнестический синдром. Если комоционные делирии и сумеречные состояния сознания, согласно современному учению о локализациях, следует связывать со стволом головного мозга, то апатический и маниакальный синдром, по-видимому, возникает в результате частого вовлечения при травмах в поражение лобных долей, являющихся наиболее хрупкими, наиболее ранимыми в силу более позднего филогенетического развития, чем все остальные области полушарий головного мозга. Таким образом, и по этим системам реакций, уже более высокого локализационного этапа головного мозга, поскольку травма тут пробивает органическую дорогу, направляется «истерическое». Однако обращает на себя внимание отсутствие в истерических реакциях войны амнестического синдрома в форме корсаковоподобных картин, встречающихся при закрытых травмах головного мозга. Тут встречаются обычные амнезии приступов и т.п., строящиеся по механизмам вытеснения. Как известно, амнестический синдром корсакoвскоro характера также ни разу не наблюдался Штифлером среди описанных им психозов истощения у осажденных в Пржемышле. Мне думается, что эта общая особенность и того и другого не является случайностью. Недаром истерия любит садиться на любую астеническую почву, в частности возникшую в связи с истощением.

Суммируя все изложенное о непосредственно фронтовых психогениях, следует сказать, что острый психогенный фактор боевой линии фронта вследствие своей исключительной мощности, во-первых, переступает в шоковых реакциях предел психогенно-функционального и превращается в «органическое», а во-вторых, исключает свойственное мирному времени многообразие психогенных картин. И это последнее так не только в отношении по существу экзогенных шоковых реакций, но и в отношении, правда, непосредственно следующих за шоковыми или травматическими поражениями ситуационных истерических реакций. Тут происходит как бы штамповка единообразных форм психогений по клише, заготовленным травматическими или шоковыми органическими поражениями головного мозга, что делает особенно трудной диференциальную диагностику психогений фронта. Таким образом, как для органических, так и для психогенных психозов боевой линии фронта перечисленные выше синдромы являются как бы предпочтительными синдромами войны.

Ярким подтверждением этого положения является выбор формы шизофрении при психогенной провокации последней на фронте. В прошлую мировую войну, главным образом немецкими авторами, отрицалась вообще провоцирующая роль войны для эндогенных психозов и, в частности, для шизофрении. Однако уже сейчас и на основании статистического материала, представленного на конференции доктором Р.Е. Столиной, и на основании лично наблюдавшихся мной отдельных случаев можно утверждать, что острый психогенный фактор может провоцировать шизофрению и при этом предпочтительно ту форму шизофрении, которая по синдрому характерна для боевой линии фронта, именно кататонический ступор. Особенно это убедительно там, где до этой провокации процесс уже был и имела место ремиссия от другой формы шизофрении. Такой случай я наблюдал в самом начале войны, при одной из первых бомбежек Москвы. Речь шла о 22-летнем студенте-математике, сыне врача, который за 1,5 года до этого проделал в течение 8–10 месяцев приступ шизофрении выраженного гебефренического характера. Последний год, однако, он был в состоянии относительно благополучной ремиссии, с рядом странностей, образовавшихся после приступа, но все-таки мог учиться, и в начале войны даже сдавать успешно экзамены. Налет немецких аэропланов с довольно интенсивной бомбежкой застал его в одном из подмосковных санаториев, где он жил у своего отца, служившего там. Все обитатели санатория, в т.ч. и наш пациент, прятались в лесу, но и там летели осколки от снарядов наших зенитных орудий. У больного тут же развился типичный шизофренный ступор, с той окоченелостью аффектов и другими кататоническими знаками, которые патогномоничны для таких состояний. Дальнейшее течение было типичным для кататонического ступора у шизофреника.

В прошлую мировую войну я имел возможность познакомиться со случаем провокации шоковым психогенным фактором и маниакального синдрома у циркулярной депрессивной больной, когда она попала под артиллерийский и пулеметный огонь при эвакуации Творкской психиатрической больницы в Варшаву. В данном случае маниакальный синдром возник как контрастное состояние. Существует мнение, что вообще при перенапряжении отрицательных аффектов развиваются контрастные этим аффектам маниакальные состояния.

Имеются данные и в отношении провокации психической травмой некоторых органических заболеваний центральной нервной системы. Так, еще в 1936 году Тинелем и Робером описаны случаи провокации энцефалитического процесса психической травмой. И по наблюдениям доктора Г.П. Поповой-Позен фронтовые психические травмы, по-видимому, склонны провоцировать экономовскую форму энцефалита. Совершенно понятно действие острого психогенного фактора на атеросклеротиков. В первую же воздушную тревогу мы получили в психоприемник 50-летнего юриста с сенсорной афазией и жаргонофазией после мозгового инсульта, который развился у него в Сокольническом лесу, куда он в страхе бежал, по-видимому, в расстроенном сознании. Наконец доктор М.И. Мебель среди своих экспертных случаев эпилепсии упоминает случай эпилептического припадка, впервые возникшего у до того здорового бойца во время атаки.

Конечно, отдельные случаи не решают проблемы провокации психогенным фактором эндогенных и органических психозов, но они утверждают возможность такой провокации, возможность, которая не всегда является статистическим путем.

Если в отношении шокового психогенного фактора имеются ясные данные для утверждения его провоцирующей роли, хотя бы для отдельных случаев органических и эндогенных психозов, то в отношении длительного или ситуационного психогенного фактора мы встречаемся с такой сложностью явлений, что вся проблема отношений психозов и психогений, как в условиях мирного времени, остается во многих отношениях очень неопределенной. Да это и понятно, ибо в ситуационном психогенном факторе войны, в особенности при достаточном удалении от боевой линии, мы имеем дело во многих отношениях, по существу, с почти тождественным психогенным фактором мирного времени, но большей интенсивности. Однако от психогенных ситуаций мирного времени, ситуация, которую создает война, отличается большим единообразием содержания для массы людей. Военная ситуация — это комплекс фактов для огромной массы людей, для призванных в армию, в основном, одинаковый. Это — равные условия почти для всех. Этот момент единообразия ситуации для массы людей в известной мере облегчает анализ психогенного действия. Это — как бы массовый психологический эксперимент. Благодаря этому ясным становится патопластическое действие психогении при самых разных нозологических формах. Это обычно — бред необыкновенных военных подвигов и заслуг, награждения орденами, званием Героя Советского Союза и т.п., или необычайные способы ликвидации фашизма, военные изобретения, обещающие немедленные победы, и т.п., или бред виновности, самооговоров в членовредительстве и вытекающий отсюда бред преследования. Эта психопатопластика, почти нигде в психозах не отсутствующая, затрудняет нередко диференцирование чисто психогенных форм от эндогенных. Чистые же психогенные формы с описанным содержанием, как при эндогенных, оказываются преимущественно уделом глубокого тыла и госпитальной обстановки, что на настоящем совещании и описывается двумя докладчиками — проф. Жислиным и Сухаревой. Мне лично приходилось в начале войны наблюдать ситуационные параноиды по типу железнодорожных у эвакуировавшегося с фронта гражданского населения, причем только у женщин. В дальнейшем эти случаи совершенно исчезли. Ситуация стала меньше действовать, и мне думается, что в настоящее время, через год с лишком войны, для похожих параноидных, но с депрессией реакций, возникающих у бойцов в тылу, и через более или менее большой срок после эвакуации с фронта и достаточно длительного пребывания в госпитале, требуется соответствующее предрасположение.

По крайней мере, в тех немногих случаях, которые мне приходилось наблюдать, речь шла о робких от природы, боязливых, но вместе с тем сенситивных, скрупулезно совестливых людях, и пapанойяльный синдром возникал на фоне депрессивной реакции, обусловленной специальной ситуацией и астенизациeй личности соматическим заболеванием². Так, например, один такой больной боец, по происхождению колхозник, 36 лет, по характеру всегда с чертами боязливости и психоастеничности, отпущенный в отпуск, не смог вовремя вернуться в свою часть. Но мало того, оказался у себя в деревне на территории, занятой немцами, и был угнан ими вместе с жителями своей деревни в тыл. Однако сумел выбраться от немцев и явиться в местный военкомат. Дело его было рассмотрено в соответствующей судебно-следственной инстанции, и он был направлен в особый полк. Тут он переболел сыпным тифом, после которого, вернувшись в часть, потерял свою часть на вокзале в Москве, был задержан милицией, но тут же нашел своего старшину. Однако старшина почему-то отказался от него, заявив, что он к его части не принадлежит. После этого на фоне депрессии возник бред виновности и преследования со слуховыми галлюцинациями (его называют «дезертиром», «предателем») и больной перед всем строем своей части неожиданно заявил, что он — дезертир: 9 мая 1942 г. он был арестован. После этого стало спокойнее на душе, ничего уже больше не боялся, ждал наказания. Признанный невменяемым и помещенный в психоприемник, он постепенно освободился от бреда и галлюцинаций, но остается депрессивным, причем депрессия, как большинство психогенных депрессий фронта, носит черты не столько тоскливого аффекта, сколько абулии и апатии.

Таким образом в этих случаях мы встречаемся с отбором психопатических личностей, который ведется ситуационным психогенным фактором. В еще большей степени это обнаруживается в типе психопатов, путешествующих с разными ипохондрическими жалобами из госпиталя в госпиталь и, наконец докатывающихся до психиатрических отделений. И тут уже сейчас намечается два типа психопатов-невротиков: астеничных и стеничных, причем и те и другие склонны прикрываться маской псевдодементности. Стеничные — это будущие т.н. травматические невротики, уже сейчас обнаруживающие в достаточно выраженной форме агрессию и ложащиеся тяжестью на плечи общества. Они дезорганизаторы не только общих госпиталей, но и психиатрических отделений, и вместе с тем они нарушители нормальной жизни в армии. Они требуют со стороны психиатра не только психиатрической, но и юридической оценки. Пока что, по-видимому, преобладают все таки астенические типы реакций психопатов, что отвечает астенизирующему влиянию на личность длительного психического напряжения фронтовой обстановки. Это астенизирующее влияние боевой линии фронта вызывает депрессивно-ипохондрическое или неврастеническое состояния у психопатов, причем последние особенно легко подпадают под это действие. Тут действует известная встречность, соответствие воздействия и материала, на который оказывается это воздействие.

Эта психическая астения производит впечатление, по наличию сосудисто-вегетативных расстройств, обоснованной биологически и как развившаяся в результате длительного аффективного напряжения естественно порождает мысль о значении физиологических изменений, описанных Вальтером Кенноном, при сильных эмоциях. Однако тут нет основания думать о том, что и в этом случае, как при шоковых реакциях, переступается предел полезного для организма адаптивного комплекса физиологических изменений. Этого при астении не происходит. Но в связи с длительным эмоциональным напряжением происходит постепенное, но чрезмерное израсходование запасов углеводов в организме и организм гипогликомизируется, это — с одной стороны, а с другой — расшатывается и функция вазовегетативной системы. Таким образом, организму приходится работать на более низком и менее устойчивом физиологическом уровне. Это и составляет сущность этой аффектогенной астении.

Биологическая сущность как шоковых психозов, так и аффектогенной астении понятным образом намечает и биологическую или точнее биохимическую профилактику и лечение этих состояний.

Ясно, что для предупреждения шоковых реакций показаны два мероприятия: 1) зa 12 часов и за 2 часа до боя усиленная подача организму бойца углеводов и особенно сахара, 2) приемы умеренных доз алкоголя. Недаром алкоголь на фронте прозвали «антибомбином». И то и другое, согласно экспериментальным работам доктора В.И. Попова³, предупреждает вообще всякий шок. Понятно, что и лучшее лечение уже наступившего шокового состояния, кроме сердечных средств — это введение глюкозы интравенозно и сахара в форме горячего чая per os так, как это мы делаем для ликвидации шоковых состояний при инсулинотерапии, и, наконец, для лечения астении. Лучшее средство — малые дозы инсулина, с обильным введением углеводов, в целях восстановления и накопления рacтраченных углеводов.

¹ Проблемы психиатрии военного времени. М., 1949.- С. 123.

² Все эти случаи чрезвычайно напоминают случаи паранойяльного синдрома, возникавшего в особо трудной ситуации у циркулярных депрессивных, с чертами сенcитивности в характере; случаи, описанные в 1920–1921 гг. А.Г. Галачаном, и неоднократно демонстрировавшиеся на лекции проф. П. Б. Ганнушкина.

³ В.И. Попов: 1. «К вопросу о борьбе с травматическим шоком» и 2. «О патогенезе травматического шока». Доклады на конференции о шоке в 1937 г. Труды изд., 1938.

Источник информации: Александровский Ю.А. Пограничная психиатрия. М.: РЛС-2006. — 1280 c. Справочник издан Группой компаний РЛС^®